– Покажи ему этот фрагмент, – твердо сказал коллекционер отнюдь не старческим голосом. – Пусть порадуется. А то получится, что зря приходил.

Помощник встал и с недовольным видом подошел к шкафу в углу комнаты.

– Хочет командовать, – доверительно сказал мне коллекционер.

– Шломо! – запротестовал помощник. Коллекционер рассмеялся.

– Подойдите, увидите кое-что интересное, – сказал он, когда помощник вернулся к столу, осторожно держа за уголки кусочек пергамента, с обеих сторон обкромсанный. Размером он был с небольшую брошюру: как сказал Муссаев чуть раньше, «алеппские евреи вырезали листы рукописи и вкладывали их в молитвенники, на счастье». На пергаменте я увидел две колонки текста и начало третьей. Это был верхний правый угол листа с пометками на полях, сделанными крошечными буквами. На гладкой, внутренней стороне почти все буквы отслоились, остались лишь отдельные знаки для обозначения гласных. А на более жесткой стороне, где когда-то росла шерсть, текст был в превосходном состоянии. Прежде чем помощник успел унести и спрятать пергамент, я умудрился прочесть и запомнить следующее предложение:

Когда весь Египет наполнился мошками (третья казнь), волхвы фараона попытались, применив свои чары, тоже произвести мошек, но не смогли: это был отрывок из Исхода. Этот плод многовековых научных изысканий и тысячелетного хранения был изрезан на кусочки и превращен в безделку для богача, в забаву для гостей.

Я теперь мог причислить себя к горстке живущих на земле людей, которым довелось увидеть один из пропавших кусочков «Короны».

После этого Муссаев, похоже, потерял ко мне интерес, и я ушел с тяжестью в душе, но и с некоторым чувством облегчения оттого, что покинул эти апартаменты.

В течение всей недели после этой встречи я мысленно прокручивал детали разговора с коллекционером. Хотя я узнал больше того, на что надеялся, мне необходимо было выяснить, где Муссаев приобрел этот фрагмент. Я хотел узнать все о попытке продажи «Короны» в «Хилтоне» и, главное, кто были те два продавца, чтобы я мог их разыскать и проследить, откуда взялись эти листы. Следовало также выяснить, почему Муссаев не купил эти листы – а впрочем, может, и купил. Тем временем Муссаев, которому было восемьдесят семь лет, вернулся в Лондон. Много информации о «Короне» уже было потеряно навсегда, и мысль о том, что вот-вот еще что-то будет навеки утрачено, казалась невыносимой. Может быть, перемена декораций поможет мне извлечь из него побольше сведений? Я заказал билет до Лондона.

7. Сделка в «Хилтоне»

Светящийся циферблат на гостиничных часах уверял, что сейчас семь утра, хотя солнца из окна видно не было. Моросил мелкий дождь, в сумеречном свете люди под зонтами брели к метро «Белсайз-парк».

К тому времени, как я добрался до Гросвенор-сквера, небо очистилось и просветлело. Напротив американского посольства стоял на своем пьедестале Дуайт Эйзенхауэр, устремив бронзовый взгляд на зеленый прямоугольник, окруженный изысканнейшими и дорогущими образцами недвижимости. Иной лифт, иная дверь и за ней иная гостиная с картиной в золоченой раме – вид Иерусалима XIX века, – но глаза все те же, голубые и водянистые. Муссаев сидел в белом купальном халате. Он окинул меня взглядом, потом вышел и вернулся в брюках и рубашке с розовыми подтяжками. Он уселся в кресло, и в каждое его ухо был вставлен слуховой аппарат. Я устроился напротив, на диване.

После краткой пустой беседы я напомнил ему про фрагмент из «Короны», который он мне показал в Иерусалиме, и спросил, есть ли у него еще что-то подобное. Нет, только этот. Он купил его из третьих рук в Штатах, сказал он, дав понять, что это была рядовая сделка. Когда я спросил о цене, он пожал плечами:

– Таких и сегодня полно в Америке, можете там купить.

– Но ведь это, наверно, стоит многие тысячи долларов! – воскликнул я. Он снова пожал плечами.

– А уж это как получится.

Зазвонил телефон, и он поговорил по-арабски, сказал на прощанье «Да пребудет с тобой Аллах», а потом пожаловался, что друзья из стран Персидского залива становятся все более религиозными. Ему даже пришлось приобрести молитвенный коврик для своего выставочного ювелирного зала в Лондоне. Сегодня все совсем не так, как было в вольные семидесятые, заметил он, зато у большинства его богатых клиентов по нескольку жен. Для ювелирного бизнеса это большая удача.

– «Корона», – напомнил я.

– Как вы не понимаете, – сказал он, – не обо всем можно говорить.

Увидев, что у него нет желания продолжать, я сказал, что пишу книгу, в которой надеюсь рассказать об истории «Короны».

– История «Короны» не закончилась, это только начало, – заметил он и посмотрел на меня с подозрением. – Откуда вам так много о ней известно?

– Я посвятил этому много месяцев, – ответил я.

Он хмыкнул.

– А нужны годы.

И он заговорил.

Муссаев стоял в вестибюле «Хилтона» в Иерусалиме, куда он прилетел из Лондона со своей дочерью Тамми, ей тогда было около двадцати, и она закончила лондонскую частную школу. Было это в середине восьмидесятых, возможно, летом 1985 года [37] . К ним подошли два ультраортодоксальных еврея в традиционных черных кафтанах. Одного из них, толстяка с длинной бородой и пейсами, коллекционер и его дочь хорошо знали: это был Хаим Шнеебальг, известный торговец редкими еврейскими манускриптами.

Коллекционеры еврейских книг пользуются услугами нескольких десятков торговцев, как правило ультраортодоксальных евреев, которые накапливали знания, годами изучая древние тексты. Эти люди путешествуют по миру со своим бесценным товаром – трудом по мистицизму, старинной Библией или молитвенником, изданным в Венеции в XVI веке, – и все это не в специальном, пуленепробиваемом чемоданчике, прикрепленном цепочкой к запястью, а в потертой хозяйственной сумке, куда впору положить сверток с завтраком. Это делается, чтобы не вызывать ненужного любопытства. Шнеебальг, считавшийся одним из самых знающих торговцев такими раритетами, был известен тем, что маленькие по размеру книжки засовывал в свои белые гольфы.

В юности Шнеебальг был последователем хасидского ребе из Вижниц и изучил немало трудов из его библиотеки. Впоследствии он покинул это движение как чересчур умеренное и присоединился к сатмарскому хасидизму, общине, которая осела в основном в Вильямсбурге, в Бруклине. Шнеебальг, как о нем писали, был человеком «добросердечным, отзывчивым и милосердным, который накормит голодного и поможет невесте с женихом свадьбу сыграть. Говорил он всегда громко и отличался неуемной энергией». Коллекционер Уильям Гросс вспоминает, что этот торговец всегда появлялся в его квартире между двенадцатью и часом ночи. На тот период Шнеебальг сотрудничал с одним израильтянином, жившим в Вене, который одновременно промышлял бизнесом публичных домов и игорных автоматов. Что касается книжной торговли, то этот израильтянин вкладывал деньги, а Шнеебальг – знания. Выручку они делили пополам.

Про Шнеебальга говорили, что у него фотографическая память, которая позволяет ему, взглянув на манускрипт, тут же сказать, кто был писцом. В мире торговли редкими книгами, где за товар расплачиваются наличными, подальше от любопытных глаз и налоговых инспекторов, решающим фактором является доверие. Этому хасиду доверяли. Торговал он действительно книгами редкими и ценными, а также, по словам двух известных коллекционеров, с которыми я разговаривал, книгами неясного происхождения. Когда у него появлялось нечто стоящее, он обходил коллекционеров, вынимал книгу из своей хозяйственной сумки и, если сделка удавалась, оставлял ее, а если нет, возвращал в сумку и исчезал в ночи.

Когда в иерусалимском «Хилтоне» они подошли к Муссаеву и его дочери, у Шнеебальга и его партнера была сумка, как будто бы плетенная из соломы, – так сказала мне Тамми, когда я беседовал с ней в Израиле, в гостиничных апартаментах ее отца.